Фаворит. Том 1. Его императрица - Страница 135

135

Тем временем Голицын через лазутчиков известился, что гарнизон Хотина изнурен долгим сидением, в духоте цитадели уже гадостно зашевелилась чумная язва и, если бы не настырность графа Мариана Потоцкого, засевшего в Хотине вместе с турками, то комендант согласился бы сдать крепость. Лазутчик сказал, что хотинский паша и возьмет за сдачу недорого: «Всего-то двести кисетов с акчэ…» Голицын, приободрясь, снова двинул армию под стены Хотина, а на рассвете напоролся на ставку великого визиря. В глазах русских пестрело от блеска панцирей и красочности одежд; вдали сверкали сабли и колчаны, убранные жемчугом и рубинами; парусами раздувались алые бурнусы египетских мамелюков, деловито и скромно серела европейская амуниция спагов. Турки мгновенно смяли русскую кавалерию, расстроив левые фланги Голицына. Янычары, насосавшись перед атакой гашиша, уже рубили саблями рогатки, окружавшие русский лагерь. Со времен Миниха хранился завет: «Против мусульман – каре!» И сейчас, сплотившись в каре, русская армия, ощетинясь штыками и рогатками, будто гигантский еж, медленно сползала к Хотину…

Румянцев издалека почуял нелады с Первой армией. Резким зигзагом он прочеркнул степи и вышел к Очакову, отчего Эмин-паша, решив, что Румянцев сейчас навалится на Бендеры, распылил генеральные силы, вызвав на подмогу татар. Но летучий корволант Прозоровского дежурил в кордоне, чтобы не допустить подкреплений к Хотину.

Стояли жаркие, пахучие дни. Потемкин в чуму не верил, ел что придется в покинутых турками хуторах рвал с деревьев недозрелые фрукты молдаванских садов. Утром его растолкал Прозоровский:

– Гришка, дождались светлого часу! Глянь влево…

Вдоль горизонта нависала бурая туча пыли. Это шли татары. Прозоровский с бранью насыщал пистолеты пулями:

– Все-таки допек нас князь совещаниями! Теперь не знаешь, с какого боку и отбиваться… Эй, драгунство, по коням!

Татарская лава, подобно реке, текла и текла, затопляя промежуток между армией и корволантом Прозоровского, который она и отрезала от главных сил армии. Потемкин не допил кувшин с молодым вином. Плетень за окном стал часто вздрагивать – в нем застревали татарские стрелы. Мелиссино ударил звончатою картечью. Прозоровский с Потемкиным вскочили на коней:

– Пошли и мы! Корволант, за нами… арш!

Кавалерия пошла на прорыв. Каруселью вихрились раскрытые в ужасе рты, раскроенные палашами черепа, вонючие от пота овчинные курточки татар, – визг, призывы, вопли, ржанье, треск. Потемкин выбрался из окружения, не совсем-то веря, что уцелел, он, кажется, уже начинал понимать войну… Голицын прислал ночью гонца с приказом, чтобы Прозоровский отвел кавалерию от крепости. Потемкин в седле и выспался.

Утром его с Прозоровским пригласил Голицын.

– Разумно ли наше отозвание от Хотина? – спросили они.

– Вполне! Имею сведения, что визирь шлет к Хотину орду Молдаванджи-паши, а он разбил бы ваш корволант на подступах.

– Разбил бы – да, – согласился Потемкин, – но теперь подступы к Хотину открыты, и он соединится с татарами, а гарнизон Хотина воспрянет с новыми силами. Так мы никогда не победим.

– Яйца курицу не учат, – отвечал Голицын. Он устроил совещание, доказывая подчиненным, что следует снова убраться за Днестр. – А там приведем себя в божеский порядок…

– Но так воевать нельзя, – горячились генералы.

– Воевать всяко можно, – доказывал Голицын. – Вспомянем войну былую: сколько раз в дефензиве, сколько раз в офензиве бывали, а войну-то выиграли с божьей помощью…

Сорвав армию с места, Голицын снова отвел ее к магазинам, вернув войско на те позиции, с каких она вступила в войну. Газеты Европы злорадно глумились над русскими неудачами, а Версаль охотно повторял байку, слетевшую с язвительных уст прусского короля: «Вот она, драка кривых со слепыми!»

Но в котлах султанской армии уже было пусто, паши знай себе воровали – кисет за кисетом, а каждый кисет (мешок) был величиной с хорошего порося; сераскиры таскали за собой по фронту гаремы, усиленно пополняя их за счет казенных денег. Началось дезертирство. Для ободрения армии Эмин-паша вытащил из молдаванской церкви истлевшие хоругви, велел муллам носить их по лагерю, выдавая христианские реликвии за взятые в бою русские знамена. Искусный кондитер думал, что Мустафа III ничего не узнает, и, когда султан велел ему выехать в Адрианополь, визирь тронулся в путь с гаремом. А там его ждал лёлёк, где палачи с удивительным проворством лишили визиря головы. Гарем в панике разбежался по городу, а голова Эмин-паши, положенная в шелковый мешок, прибыла в Сераль. Мустафа III поднял тяжелые веки мертвеца и плюнул в каждый глаз.

– Обманщик и вор! – сказал он. – Я ведь дал тебе столько войска и денег, что ты мог бы уже сидеть в московском Кремле…

Голову визиря приколотили над воротами Топ-Капу, и прохожие читали на доске, что Эмин-паша украл 400 кисетов с золотом.

Но русским от этого легче никак не стало.

* * *

Петербург тоже отдал немалую дань совещаниям. Екатерина в Совете была председателем, и она только руками разводила:

– Даже моего слабого женского ума хватает на то, чтобы понять: Голицын воевать не умеет! Он обнадежил меня депешами о викториях, я, как последняя деревенская дура, устроила пышный салют над Невою, поэты слагали в мою честь оды, я нарядилась в лучшее платье, дабы принять от послов поздравления, и вдруг мы узнаем – в какой уже раз! – что армия снова за Днестром, а побед-то наших кот наплакал… Никого не виню, – сумрачно сказала Екатерина. – Во всем случившемся одна я виновата! Фельдмаршал Салтыков предупреждал меня, что личной храбрости для командования еще маловато. Есть такая слабая порода людей, которые хороши лишь в подчинении у кого-либо, но давать им в подчинение других людей нельзя – они их погубят… Голицын таков и есть.

135