Фаворит. Том 1. Его императрица - Страница 210

210

Тут и пригодилось Потемкину звание генерал-адъютанта: по чину имел он право объявить словесный указ, чтобы забрать из казны государства сумму не более 10 000 рублей. Но залезать в сундуки знатных и важных коллегий не мог решиться.

– Коллегии все на виду… шум будет! – сказал он.

Рубан точно указал на Соляную контору:

– Коллегии, Гриша, пока тревожить не станем. Контора же сия горами соли ворочает, у нее денег – мешками!

– Тогда садись, Васенька, и пиши указ от меня…

Рубан «указ» сочинил. Потемкин глянул в бумагу и обомлел: Аполлоны, Марсы, Цирцеи, Хариты, а в конце – нуждишка.

– Ах, мудрена твоя мать… почему в стихах?

– Не удержался, – пояснил Васенька. – Поэт я или не поэт?

– Вот ежели по этим стихам дадут денег, тогда выясним…

Соляная контора стала первой казенной кубышкой, в которую запустил свою лапу граф Григорий Александрович Потемкин. Рубан получил от него сразу полтысячи – за стихи!

10. Последняя – Волжская

Иноземные послы и посланники, аккредитованные при дворе Петербурга, пребывали в состоянии прострации. Появление Потемкина, для всех неожиданное, спутало многие карты в том пасьянсе, который они привыкли разыгрывать при бесхарактерном Васильчикове, искусно лавируя между Паниным и Екатериною! Теперь возникла новая громоздкая фигура, быстро набиравшая силу и скорость, а дипломаты ничего о Потемкине не знали и поначалу в депешах, рассылаемых ко своим дворам, характеризовали фаворита очень кратко: одноглазый генерал. Было еще неизвестно, каковы его пристрастия, что он любит и чего не терпит, продажен или неподкупен, каковы его симпатии в европейской политике, какими языками он владеет, трезвенник или пьяница? Пока что политики уяснили одно: в насыщении желудка Потемкин неукротим, как доисторический ихтиозавр, дела вершит больше в халате, его любимая поза – лежачая. К лету 1774 года дипломатам стало ясно, что «одноглазый генерал» – не случайный баловень царской постели, лестница его восхождения к славе строилась Екатериною весьма основательно – в таком порядке:

генерал-адъютант императрицы,

подполковник лейб-гвардии полка Преображенского,

вице-президент Военной коллегии,

граф великой Российской империи.

Его высокопревосходительство стал титуловаться его сиятельством! В эти сумбурные дни, когда было трудно доискаться истины, в Петербурге все чаще появлялись усталые и небритые курьеры, с ног до головы заляпанные грязью дорог и проселков; они прибывали с пакетами от Румянцева. В разноголосице придворных сплетен дипломаты улавливали лишь отдельные слова: «Суворов… Козлужди… конгресс, конгресс!.. князь Репнин уже там… это в деревне Кучук-Кайнарджи…» Никто ничего не понимал. Лучше всех был информирован прусский посол, граф Виктор Сольмс, давно живущий в России и хорошо изучивший русский язык (за что его уважала Екатерина).

– События созрели, – говорил он, – а Пугачев вряд ли повторит оренбургскую ошибку и скорее всего явится на Волге…

Узнать же точно, где сейчас Пугачев и куда направляет он движение своей новой армии, было невозможно: Екатерина отшучивалась, Панин хмуро отмалчивался, Потемкин грыз ногти. Весь июнь дипломатический корпус пребывал в напряженном внимании, тщательно коллекционируя слухи среди царедворцев и простонародья. Кажется, что на этот раз народ российский широко расправил свои крылья… В один из теплых вечеров Сольмс пригласил коллег в прусское посольство на Морской улице; почти напротив расположилась мастерская Фальконе, где под самый потолок был вздыблен «глиняный» всадник… Посол Фридриха II раскатал карту России:

– Пугачев, очевидно, вышел на Казанский тракт.

– Но какие страшные расстояния! – сказал граф Дюран.

– В этой дикой стране, – напомнил шведский посол Нолькен, – расстояния никого не ужасают, а тем более русских…

Политики сомневались, хватит ли у Пугачева дерзости вонзиться в самый оживленный центр России, насыщенный множеством дворянских усадеб и вотчин, переполненный крепостным населением.

– Вы не верите, что Пугачев спешит к Волге?

– Трудно в это поверить, – отвечали Сольмсу.

Прусский посол хлопнул в ладоши, явился лакей.

– Вот тебе рубль, – сказал ему Сольмс. – Обойди ближайшие лавки, принеси нам фунт свежей икры.

Лакей долго отсутствовал. Наконец вернулся:

– Извините меня, посол, но икры нет.

– Быть того не может! – воскликнул граф Дюран.

Лакей пояснил, что в лавках икра есть:

– Но старая, залежавшаяся, а торговцы говорят, что свежей икры долго еще не будет. А почему – никто не ведает.

Сольмс, явно удовлетворенный, позвал гостей к столу:

– Заранее извиняюсь перед вами, господа, что прекрасная русская икра сегодня не оживит мой стол… Нет икры, и ясно почему: Пугачев идет прямо на Казань!

…Крестьянская война еще только начиналась.

Занавес

Ну и жарища… В середине июля 1774 года Прохор Акимович Курносов проезжал через Россию, поспешая в столицу по срочному вызову. Где-то вдали горели леса, сизый дым обнимал ромашковые поляны. Дороги утопали в едучей пыли, по ним хаотично катили брички, рыдваны, коляски, кареты, таратайки, шарабаны, просто телеги – ехало дворянство, причитая испуганно. Спасались… А на почтовых станциях не протолкнуться было от множества застрявших пассажиров: все ямщики в разъездах, лошадей нет, всюду суета, вопли, ругань, драки, пьянство, неуважение человека к человеку. Прошка легко протекал через этот чудовищный раскардаш России, будто ничто его не касалось. Где-то за Липецком, остановясь менять лошадей, он спросил станционного смотрителя:

210